«Скрещенье рук, скрещенье ног,

Судьбы скрещенье...»

Борис Пастернак

Из жизни актера

 

Я проснулся посреди ночи от необыкновенного аромата не то жасмина, не то орхидей... И сразу же понял, что рядом со мной лежит женщина. Я понял это еще и по тому нежному теплу, которое может исходить только от женского тела. Может, это все снится? Повернул голову и увидел на соседней подушке копну подсвеченных луной золотистых волос.

Рой вопросов прогнал остатки сна: кто это?! Откуда она взялась?! И, наконец, классическое русское - где я?!

В своем изумлении я приподнялся на локте, и женщина проснулась. Она отпрянула к стенке, натянув одеяло до подбородка, испуганно и недоуменно уставилась на меня:

 

- Что вы здесь делаете?!

 

Только спросонья можно было задать столь нелепый в подобной ситуации вопрос.

 

- Как что? То же что и вы - сплю...

 

- Но как вы сюда попали?

 

- Я и сам пытаюсь это понять.

 

- Немедленно уходите! А то я закричу!

 

Я нехотя привстал и свесил ноги с разложенного дивана.

 

- Куда же я пойду посреди ночи? Сейчас всех перебужу, и выйдет скандал... Над нами потом все смеяться будут.

 

Мои слова несколько озадачили её.

 

- В самом деле... Какая дурацкая история... Какого черта вы влезли в мою кровать?!

 

- Во-первых, этот диван, насколько я понимаю, вовсе не ваш, а хозяйский. - Обиделся я. - Во-вторых, я не влез, а меня сюда привели и положили.

 

- Что значит «привели и положили»? Вы что не видели, что здесь уже занято, что здесь уже спят?!

 

- Значит, не видел...

 

Кажется до меня стало доходить, что произошло...

 

На юбилей к известному питерскому фотохудожнику Владимиру Тесёлкину съехалось множество гостей из Мурманска, Пскова, Петрозаводска. Приехал и я из Москвы. После обильного и веселого застолья, всех иногородних гостей соседи Тесёлкина разобрали на ночлег по своим квартирам. Ни шампанского, ни водки за столом я не пил, а налегал всё больше на домашнюю черноплодную рябиновку. Безобидный, как мне казалось, напиток привел меня к концу вечера в совершенно беспомощное состояние. Помню, что меня под руки отвели куда вниз в чью-то квартиру, долго выясняли, куда положили мою жену. Напрасно я пытался вставить слово и объяснить, что я не женат и приехал один. Язык не повиновался мне, так же как и ноги от этой коварной рябиновки. Наконец, меня повели в еще одну квартиру - этажом выше - что было потом - не помню. Ударился, как говорится, головой о подушку и потерял сознание.

 

- Послушайте, - сказал я незнакомке. - Хозяева этой квартиры решили, что мы супруги и положили нас вместе.

 

- Боже, какой дурацкий водевиль!

 

- Позвольте мне остаться до утра. А утром я тихонько выберусь и поднимусь к Владимиру Ивановичу.

 

На том и порешили.

 

- Я надеюсь на ваше благородство. - Предупредила меня женщина и повернулась ко мне спиной.

Вчера мы сидели вместе за столом. Я даже не спросил ее имени, потому что за ней очень активно ухаживал сосед справа, какой-то рыжий малый в аэрофлотской тужурке. Лишь однажды мне удалось пригласить ее на медленный фокстрот. Когда я вел ее в танце, мое колено натягивало полотнище юбки, впадая на секунду в нежный обхват ускользающих бедер. От этих мимолетных касаний в полуобъятиях красивой блондинки сердце мое вместо фокстротных ритмов отбивало бешеную румбу.

 

Потом я спросил у Тесёлкина, кто эта дама.

 

- О, это моя самая лучшая фотомодель. Как-нибудь покажу снимки...

Вот и все, что было, как поется в песне. И вдруг такой фокус! Может быть, кто-то разыграл меня? Может быть, решили подшутить над перебравшим гостем? Я терялся в догадках...

 

- Простите, как вас зовут? - Тихо спросил я.

 

- Я с неизвестными мужчинами в постели не знакомлюсь!

 

Сказано было довольно резко, так, что никаких надежд на продолжение приятного знакомства не оставалось. Тем не менее я не сдавался.

 

- Простите, я забыл представиться: Алексей Вереникин, актер московского театра «У дома Станиславского».

 

- Меня совершенно не интересует у какого дома ваш театр. Уже поздно. И я хочу спать!

 

- Спокойной ночи!

 

Однако в глазах не осталось ни тени сна. Да и кто бы мог уснуть на одном ложе с такой женщиной, от которой в полуметре лежать жарко?

Впрочем, жаром веяло только с одного бока, а с другого - тянуло весьма ощутимым холодом. Отопление в доме, несмотря на декабрьские морозы, почему-то выключили. Одеяло тонковатое для такой погоды почти не держало тепла.

- Послушайте, - полуобернулась ко мне женщина, - вы не могли тихо пробраться в коридор и принести мою шубу?

Я с готовностью вызвался это сделать, но был остановлен на полпути.

 

- Не надо! Она осталась там, в верхней квартире...

 

- Однако, чертовски холодно!

 

- Да, уж... Как в ленинградскую блокаду. Зуб на зуб не попадает.

 

- В армии, когда зимой стояли в карауле, мы согревались так: прижимались спинами друг к другу. Главное спину согреть, тогда всему телу тепло станет. Хотите попробуем?

 

- Только без задних мыслей, пожалуйста!

 

Это был замечательный каламбур, потому что мы как раз и прижались друг к другу задними частями своих спин. И мысли мои сразу приобрели неизбежное направление. Я с трудом гнал их прочь.

 

- Ну, что, чуть теплее?

 

- Пожалуй... Я жила с мужем на севере, но даже там никогда так не мерзла, как здесь в этом в Питере.

 

- У вас есть муж?

 

- Был... Он остался служить на Севере, а я уехала в Псков к маме...

 

- И все-таки как ваше имя?

 

- Ангелина Витальевна... Все-таки вы правы, так гораздо теплее...

 

- А вы распрямите ноги, нельзя их поджимать. Кровь будет циркулировать быстрее - по всей длине тела.

 

- Вы прямо, как врач... А кого вы играли в своем театре?

 

- Последняя роль - летчик Саня Григорьев из каверинских «Двух капитанов».

 

- Ой, я живу в Пскове рядом с памятником героям книги. Там и ваш Саня Григорьев...

 

Подобно тому, как птица, играя, уводит путника от гнезда, так и нечаянная моя знакомая, уводила мои мысли подальше от той двусмысленной и весьма провокационной ситуации, в которой мы с ней оказались. Каждой своей клеточкой я ощущал томительную близость женского тела: ее лопатки, ягодицы, лодыжки... А тут, как нарочно, сославшись на то, что ей трудно лежать на сердце, она перевернулась на правую сторону, и я с томительнейшим восторгом почувствовал вдруг прикосновение нежной груди и упоительно мягкого живота. Разве что святой Антоний испытал муки подобного искушения. Но я вовсе не святой, не и сотой толики во мне стойкости великого страстотерпца.

 

- У меня затекло плечо, - предупредил я Ангелину Витальевну, переворачиваясь на другой бок - лицом к ней. Она тут же оборотилась ко мне спиной, давая понять, что никакие мои тайные поползновения не пройдут. Однако позиция ее была весьма уязвимой, так как лицо мое утонуло в копне дурманно пряных волос, а пах тесно приник к отставленным телесным полушариям. Вряд ли она подумала, что приняла одну из древнейших поз любви. Но я пресладко обомлел, едва лишь крутые ягодицы заполнили волчью впадину моего живота. Мы совпали как две половинки разъятого целого.

 

Я честно согревал ей спину. Она закашлялась.

 

- Ну вот, надышалась холоду, завтра буду хрипеть, как старая шарманка...

 

- Бронхит?

 

- Фирменный. Североморский.

 

Я накрыл ее ключицы ладонью.

 

- Какие у вас горячие руки!

 

- У меня бабка была, как сейчас говорят, народной целительницей. От нее и достались.

 

Пациентка моя затихла, согрелась и, кажется, уснула. Я осторожно снял ладонь, но все же нечаянно задел запястьем навершие ее груди. И тут же во мне ожили все мужские рефлексы. Я превратился в кентавра, в котором зверь отчаянно боролся с человеком. Напрасно я себя увещевал, взывал к высшим сферам разума и совести: «Ну, что тебе стоит хотя бы одну ночь побыть рыцарем?! Ведь будешь сам же потом гордиться, что сумел победить себя, подавить похоть... Гордиться? А не придется ли смеяться над самим собой? Упустить счастливый шанс с такой женщиной! Да она же сама потом посмеется над тобой. Или решит, что ты бесчувственное бревно или того хуже - импотент». Именно этой - последней - мысли плоть моя воспротивилась так, что, яростно восстав, совершенно по-змеиному вползла в приуготовленное для нее природой место. Я замер в ожидании гневного вскрика, немедленного наказания, скандала... Но Ангелина спала, или делала вид, что спит, предоставив мне решать нравственную проблему по своему усмотрению. Она дышала ровно, спокойно... Ее доверие обезоруживало и обескураживало. Но чей-то настырный голос подстрекательски нашептывал: «Ночь твой, добавь огня! Ночь твоя...»

Кажется, это была сигаретная реклама...

 

Я проснулся первым и, как мы условились, незаметно покинул гостеприимные апартаменты. Думаю, что никто из хозяев так и не заметил вчерашней оплошности. Ангелина же держалась так, будто бы ночлег наш был столь же невинен, как и заурядная ночевка в вагонном купе. А может, он, и в самом деле, был невинным, и пусть будет стыдно тому, кто плохо о нас подумает...

Мы пообедали в кафе на Невском. А потом я проводил ее на Варшавский вокзал. Поезда еще не было, и мы долго бродили между обшарпанных вокзальных шпалер, почти необитаемых по причине ветхости.

 

- Странно... Не могу отделаться от мысли, что нас с вами подхватила какая-то сила и швырнула в одну постель. Так не бывает... Или бывает? - Подняла она на меня большие зеленые, подведенные болотными тенями глаза.

 

- Бывает. - Ответил я, не опуская своих глаз.

 

- Нас как будто нанесло друг на друга в этой странной жизни...

 

Эти же слова она повторила и, стоя в тамбуре вагона:

 

- Нас нанесло друг на друга, как притягивает корабли, когда они слишком сблизятся... Притянуло и нанесло. Боже, как же все неожиданно в этом мире...

 

- И прекрасно. - Добавил я. - Иногда.

 

Поезд ушел, а я отправился на Сенную площадь, где находилась мастерская Тесёлкина. Марина Цветаева поражалась - из какого порой сора рождаются стихи. Я же всегда удивлялся в каких жутковатых стенах рождались шедевры фотохудожника. Мастер европейского класса ютился в полуподвальной дворницкой, куда вела низкая железная дверь в стене подворотни. Сводчатая полутемная, загаженная испарениями разведенных химикатов, она походила на келью монаха или лабораторию алхимика.

Теселкин показывал мне свои новые работы: преудивительные композиции, составленные из многократных наложений фрагментов женских тел.

- Самые совершенные линии мира сего, - пояснял он по ходу просмотра, - созданы не рукой художника, а Творцом сущего, как бы его не называли - Богом ли, Природой... Они, эти линии, в прямом смысле слова воплощены в рельефах человеческого тела, в очертаниях груди, шеи, талии, бедер...

Всмотрись, и ты увидишь, что форма женской груди скопирована с большой молочной капли, а контуры песчаных барханов прочерчены одной кривой, столь схожей с абрисом паха. Я открыл, что женское тело создано по образу и подобию земного рельефа, и все его холмы и долы подчинены одному и тому же закону водосбора, по которому живут поймы всех больших рек...

 

- А это что?

 

- Фотоэтюд «Двое». Последняя выставочная работа.

 

Я с трудом узнал свое затененное причудливыми светоэффектами тело. В первородном хаосе лучей Адам держал в объятиях Еву.

 

- Надеюсь, ты не будешь возражать, что я впечатал сюда женщину? А впрочем ты ее видел на вечере. Это моя главная фотомодель - Ангелина.

 

- Когда был сделан этот коллаж? - Спросил я, пораженный некой догадкой.

 

- Месяц назад... Но ведь хорошо же смотритесь! А?!

 

- Изумительно... Жаль, что ничего подобного не было в натуре.

 

Я безбожно кривил душой. В натуре нечто подобное произошло только что - минувшей ночью.

 

- Ты бы не мог сделать еще один такой снимок? Для меня...

 

- Легко! Смотри...

 

Теселкин включил огромный фотоувеличитель и вставил первый негатив. На белой бумаге возникло изображение моего полунагого торса. Я снимался здесь в начале года. Выждав несколько секунд, Владимир Иванович заменил негатив и сфокусировал в отпечаток моей груди силуэт обнаженной Ангелины. Она позировала в студии еще раньше. Семь секунд выдержки... Что же получи-лось?

Сквозь матовую белизну листа, как сквозь молочный туман, медленно проступали наши тела, сплетенные в объятье, придуманном художником. Мне показалось, он скрестил тени наших душ, а не тел... Потому-то, наверное, нас и «нанесло» друг на друга!

 

Воистину, в руках мастера даже луч проектора становится орудием судьбы.

 

Николай ЧЕРКАШИН

 

Москва – Североморск – Санкт-Петербург.

38 Просмотров | 0 Комментарии | Рейтинг: 0 (0 голосов)